Дмитрий Левинский - Мы из сорок первого… Воспоминания
6 августа немцы предприняли наступление на всем левом фланге Южного фронта. Форсировав Днестр, десять немецких дивизий прорвали оборону 9-й армии и к 8 августа разрезали фронт в стыке между 30-й (она была южнее) и 51-й (она была севернее) стрелковыми дивизиями в направлении Березовки. Между этими двумя дивизиями как раз и оказалась 150-я. Худшего было не придумать.
В образовавшийся прорыв вошла 11-я немецкая армия, оттеснив на восток 9-ю армию, а Приморскую армию — к Одессе.
В сторону Одессы сумели отойти и некоторые части 9-й армии, которые впоследствии пошли на пополнение 25-й и 95-й стрелковых дивизий, так как теперь самостоятельного значения не имели. Это были группы бойцов из 30-й и 150-й стрелковых дивизий, оторвавшиеся от своих частей. Мы тоже стремились прорваться к Одессе, нонам все пути перерезали немцы, стремительно продвигавшиеся к Южному Бугу.
8 августа немцы перекрыли шоссейную дорогу Одесса-Николаев. 10 августа остатки 9-й армии подошли к Николаеву и начали переправу через Южный Буг. «9-я армия истекала кровью, но не могла спешить с отходом, так как соседняя, 18-я, еще не успела переправиться через Южный Буг» (Тюленев И. В. Через три войны. С.139). Таков был приказ командования Южного фронта.
Об этих днях так говорится в шеститомнике «История Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.»: «К концу июля многие соединения Южного фронта понесли большие потери, особенно в вооружении и технике. Войска были утомлены длительными боями и тяжелым отступлением. К тому же часто возникавшая необходимость производить сложные перегруппировки для отражения ударов противника в условиях полуокружения привела к перемешиванию частей и не позволила армиям создать нужное оперативное построение».
О каком четком управлении могла идти речь? Штабы продвигались отдельно от своих разбитых частей, управлять им было некем. Все двигались на восток сами по себе. И далее там же: «В особенно трудных условиях отходила 9-я армия. С фронта ей пришлось отражать удары трех армейских корпусов 11-й армии (восемь дивизий), а с севера вести борьбу с 48-м мехкорпусом и венгерскими корпусами, стремившимися отрезать армии пути отхода. Это им удалось сделать, и 13 августа основные силы 9-й армии оказались окруженными в районе Николаева. Начались тяжелые бои».
С моей точки зрения, для характеристики тех дней слово «армия» не применимо, так как если штаб не в состоянии управлять своими соединениями, и они действуют самостоятельно, то армии как таковой нет, а есть разрозненные неуправляемые группы из состава этой бывшей армии. Весь механизм управления войсками был давно сломан входе боев, и восстановить его, а точнее, создать заново, можно было только в условиях стабильного фронта и при наличии свежих резервных частей.
И еще: если нет четкой линии фронта, которую должна занимать армия, то нет и самой армии. Выше я упоминал, что на картах-схемах периода начала войны стоят слова «Южный фронт», но линия фронта отсутствует на всем протяжении от Днестра до Днепра. Так оно и было. Это говорит о том, что нас уже нет, мы больше не существуем, нас неумолимая история списала «в расход». Мы — это бойцы и командиры бывших дивизий Южного фронта, все еще пытающиеся вырваться из кольца окружения.
Первая линия обороны войск Южного фронта после приграничных июльских сражений на Пруте появилась на картах Генштаба только к 10 сентября на Днепре, а в течение всего августа продолжалось планомерное уничтожение противником наших окруженных разрозненных групп…
Мы продолжали двигаться на юго-восток. Впереди — крупная узловая станция Березовка. Наши физические силы были уже на исходе, а моральные, как это ни странно, еще на должной высоте. Мы даже о хлебе не столько думали, как о том, чтобы не остаться без последних патронов. Я их всегда держал россыпью под гимнастеркой — так они в любой момент под рукой. Шинель давно утерял, никаких лопаток, противогазов, плащ-палаток и в помине не было. Все это нам уже не требовалось.
Мы были молоды, нам было легче, а нашим командирам — людям более старших возрастов — было намного тяжелее. Мы это понимали и оберегали их, как могли.
Как-то произошел прискорбный случай: где-то ребята достали пару ящиков с водкой. Борис Ткачук — учитель математики из бывшей учебной роты — «отвел душу» водкой, после чего застрелился. Не все выдерживали. Увидев такое, мы прикладами сокрушили содержимое ящиков.
Из-за непрекращающегося артогня нас оставалось все меньше и меньше, а до мифической Березовки — еще около 30–40 километров. Но мы совсем не продвигались в нужном направлении: немцы нас упорно не пускали на восток и при этом практически не несли потерь.
3
Наступил последний день существования нашего полка — 10 августа 1941 года. Каждая минута того дня до сих пор стоит перед глазами.
Когда забрезжил рассвет, колонна двигалась по большаку навстречу всходившему солнцу. В общей сборной колонне было около 50–100 пустых повозок. Те, в которые впряжены по две лошади, — это наша «техника», мы ее берегли. С ее помощью мы на скорости уходили от губительного огня.
Не успели порадоваться солнышку, как впереди засверкали вспышки от стоящих впереди нас на прямой наводке батарей. Сразу начались попадания в колонну, и мы, развернувшись влево, погнали лошадей по полю вниз, в балку. Там поблизости оказалось большое село. На какое-то время мы ушли от огня, но многие повозки, как всегда в таких случаях, взлетели на воздух вместе с людьми.
Главная улица села, вдоль которой располагались хаты и сады, упиралась в довольно высокую церквушку. Перед ней дорога поворачивала влево на горбатый мостик через совсем небольшую речушку. За мостиком дорога поднималась в гору, а там снова начинались поля.
Мы расположили повозки на околице в районе церкви, чтобы в случае чего было легче покинуть село и не плутать в нем. Непосредственно за церковью находилась горушка, густо поросшая фруктовыми деревьями.
Мы давно не останавливались в селах. Прокормить отступавший Южный фронт жителям было не по силам, а нам обращаться за помощью совесть не позволяла. Кроме того, немцы сразу переносили огонь на село, и мы боялись, что из-за нас пострадают люди. И еще: в тех условиях окружения даже за короткое время, проведенное в селе, бойцы расхолаживались, дисциплина падала. Поэтому мы и старались обходить села стороной.
А тут решили разгуляться. Деньги оставались почти у всех — тратить было не на что от самой Одессы. С Ваней Кучеренко мы зашли в сад к хозяйке, и она покормила нас хлебом, творогом, сметаной и персиками, а от денег наотрез отказалась:
— На что они мне? Завтра здесь будут немцы, да вот они! — И она показала куда-то рукой.
В стороне послышались нарастающие автоматные очереди, но немцы за деревьями были пока не видны.
Тем временем в село спустилась с большака еще одна отступающая колонна. Повозки принадлежали артиллерийской части и были забиты ранеными, лежавшими вповалку, чуть ли недруг на друге. Повозок у них было больше нашего, и они заполнили всю главную улицу.
К восьми утра над селом пролетела дежурная «рама» и передала по рации данные о скоплении обозов в селе. При этом разведчики не могли не видеть повозок с ранеными. Сразу начался интенсивный обстрел: немцы к тому времени позавтракали и их «рабочий день» начался.
Обстрел велся со стороны церкви. Трассирующие снаряды пролетали над мостиком и нашими головами. Вот один ударил в торцовую стену хаты, стоявшей недалеко от мостика, и снес добрую половину строения. Каждый снаряд находил свою цель — настолько была забита повозками улица села.
Не изгладится из памяти и картина уничтожения обоза артиллеристов. Все было так, как я когда-то читал в книгах: «летели кони, летели люди». Каждый взрыв поднимал в воздух куски лошадей и части человеческих тел. Все происходившее было страшным по своей сути даже для нас, повидавших к тому времени достаточно смертей.
С началом обстрела жители попрятались по погребам. Вслед за интенсивным артналетом за церковью послышались приближающиеся автоматные очереди. Это шли цепи пьяных немецких солдат с засученными рукавами, но в касках. Они двигались в нашу сторону и вели беспорядочный огонь из-за деревьев.
Капитан Овчинников скомандовал выводить наши уцелевшие повозки через горбатый мостик на гору и в поле. Одновременно он приказал мне занять оборону с оставшимися в строю бойцами и крикнул набегу:
— Уйдешь последним! — В этот момент он явно позабыл о том, что со мной все еще находился злополучный сейф. Теперь было не до него.
Прикрывать отход остатков полка осталось человек тридцать. Мы расположились под защитой церкви и открыли прицельный огонь по наступавшим фигуркам врага — они хорошо просматривались среди деревьев. Сверху на нас падали куски штукатурки, отлетавшие от стены, когда в нее попадал снаряд. Ведя огонь — кто стоя, кто с колена, а кто лежа, — мы успевали наблюдать за уходом повозок из села. Мы видели, как повозки проезжали через горбатый мостик, а над ними совсем низко роем пролетали трассирующие снаряды. Сам мостик был пока цел. Повозки, благополучно его миновавшие и вырвавшиеся из села, снова при подъеме в гору попадали под прямую наводку. Многие из них взлетали на воздух. Все это было страшно своей беспомощностью.
